Международный журнал

ОБРАЗ ПОШЛОГО ГЕРОЯ В РОМАНЕ В.В. НАБОКОВА «ОТЧАЯНИЕ»

 

О.С. Рудова, аспирант

Бурятский государственный университет

(Россия, г. Улан-Удэ)

 

Аннотация. В данной статье на примере анализа романа «Отчаяние» уточняется концепция образа пошлого героя в творчестве В.В. Набокова. Сравниваются взгляды В.В. Набокова и Н.В. Гоголя на понятие «пошлость», анализируются инструменты создания образа пошлого героя. Рассматривается вопрос о преемственности прозы В.В. Набокова по отношению к творчеству Н.В. Гоголя в развитии определенных тенденций, в частности, в освоении темы пошлости.

Ключевые слова: пошлость, образ пошлого героя, мотив округлого в пошлости, мотив пустоты, идеал, проблема таланта, ирреальный мир, преемственность.

 

Одним из ключевых понятий русской культуры с середины XIX века является концепт «пошлость». Н.В. Гоголь по праву считается одним из первых русских писателей, кто сумел достаточно глубоко осмыслить данное понятие, анализируя развитие российского общества. Классик характеризовал пошлость как бездуховность, устремление человека к миру материальному. Истинный знаток человеческой души, Н.В. Гоголь сумел изобразить в своих произведениях обыденность пошлости как главное свойство, делающее понятие трудно постижимым. Его герои-пошляки подчас заслуживают не порицания, а прощения, и в этом видится сам Н.В. Гоголь – великий человеколюбец.

Меняются эпохи, меняется мировоззрение людей. В XX веке к осмыслению понятия «пошлость» в публицистике и художественном творчестве обратился В.В. Набоков. В.В. Набоков ценил мастерство Н.В. Гоголя в изображении пошлого героя, акцентируя внимание на таких инструментах создания пошлого героя у классика как мотив округлого в пошлости, мотив пустоты, ирреальное как способ проникновения в сущность персонажа.

Обратимся к роману В.В. Набокова «Отчаяние» (1934) для того, чтобы выяснить, как трансформируется идея пошлого героя в творчестве писателя-модерниста.

Следует отметить, что роман был отмечен критикой как вершинное произведение Набокова, в высокой оценке сошлись даже такие антагонисты, как В. Ходасевич и Г. Адамович. Первый в своей рецензии главное внимание уделил теме творчества и трагического осознания художником его собственной неполноценности: «В убийстве своём он [Герман] – творец, художник, озабоченный лишь совершенством в осуществлении своего замысла, неизвестно и безразлично, когда, откуда и как ему подсказанного» [1, с. 120]. Г. Адамович возвёл литературную генеалогию Набокова к автору «Шинели» и «Носа»: «<…> его духовный предок – Гоголь. Но Гоголь – огромное, сложнейшее в русской литературе явление, и нитей от него исходит множество<…>. Так что, указывая на чьё-либо родство с Гоголем, надо указывать тут же и другое, дополнительное имя, для того, чтобы ясно было, о каком именно из гоголевских типов идёт речь (есть Гоголь и Достоевский, Гоголь и Щедрин, Гоголь и Чехов<…>). Мне кажется, что Сирин продолжает «безумную», холостую, холодную гоголевскую линию» [2, с. 118]. Эти мнения представляются нам значимыми для понимания набоковской концепции пошлости.

Фабула романа проста: Герман, главный герой, случайно встречает бродягу Феликса, которого, находя сходство в чертах лица, воспринимает как своего двойника. Герой для получения круглой суммы по страховке решает убить Феликса, выдав его за себя. Повествование ведётся от лица главного героя. Это история жизни, написанная Германом о себе для широкой публики. Это история жизни пошлого героя в пошлом мире.

Художественный мир в «Отчаянии», как и в большинстве произведений Набокова, двойствен: реальная жизнь героя протекает на фоне его внутренних переживаний, на фоне, назовем ее так, — психологической реальности. В жизни же это примерный семьянин, не очень удачливый коммерсант, торгующий шоколадом.

По ходу повествования главный герой периодически предается самолюбованию: «<…>я принадлежу к породе тех мужчин, которые ненавидят нести что-либо в руках: щеголяя дорогими кожаными перчатками, люблю на ходу размахивать руками и топырить пальцы, — такая у меня манера, и шагаю я ладно, выбрасывая ноги носками врозь, — не по росту моему маленькие, в идеально чистой и блестящей обуви, в мышиных гетрах, — гетры то же, что и перчатки, — они придают мужчине добротное изящество, сродное особому каше дорожных принадлежностей высокого качества <…>» [3, с. 371]. Лишенное правды сознание героя обращено к собственной оболочке, а внутренне Герман «совершенно пуст, как прозрачный сосуд» [3,  с. 336] – так в романе Набокова возникает мотив пустоты, который в произведениях Н.В. Гоголя является одним из ключевых инструментов обличения пошлости.

Щеголяет герой и умением обращаться со словом, неоднократно акцентируя внимание на своем писательском таланте. Однако, несостоятельность Германа-художника заключается, прежде всего, в его искажённом понимании сущности творчества. Свое отношение к литературе он называет «страстишкой», а снижение значимости искусства ведет к превратному представлению о нём. Литература воспринимается героем как собрание вымыслов, не заслуживающих отождествления с действительностью. Писатель уподобляется лжецу, такому, как сам Герман. Однако квазихудожественная ложь настолько поглощает сознание героя, что искажает даже облик матери – истинную ценность для каждого человека, привязывая ее происхождение к старинному княжескому роду. И следом: «Маленькое отступление: насчёт матери я соврал. По-настоящему она была дочь мелкого мещанина – простая, грубая женщина в грязной кацавейке» [3, с. 334].

Интересным и значимым для понимания отношения героя к нравственному смыслу литературы является начало седьмой главы: «Во-первых: эпиграф, но не к этой главе, а так, вообще: литература – это любовь к людям. Теперь продолжим» [3, с. 403]. Ясно, что высокой цели в творчестве героя нет, как нет и глубокого содержания. Истоки этого мы видим в отсутствии веры у Германа. Лживое сознание настолько подчинило героя себе, искалечило его душу, что герой воспринимает идею Бога за талантливую выдумку, не более. «В самом деле, — представьте себе, что вы умерли и вот очутились в раю, где с улыбками вас встречают дорогие покойники. Так вот, скажите на милость, какая у вас гарантия, что эти покойники подлинные, что это действительно ваша покойная матушка, а не какой-нибудь мелкий демон-мистификатор, изображающий, играющий вашу матушку с большим искусством и правдоподобием» [3, с. 394]. Герой, на протяжении всей жизни выдававший желаемое за действительное, сам боится стать жертвой подмены. Это его главный страх, который настигает свою жертву в конце романа. Парадоксально, что в сознании героя мысль о небытии Божьем соседствует с возможностью чуда – появлением в жизни Германа двойника.

Интересно сравнить критерии, выдвигаемые Набоковым к талантливому писателю, с тем, что имеет Герман. В набоковском понимании сила писательского дара заключена в памяти, способности видеть, воображении и умении соединить их в единое художественное целое.

Что касается воображения Германа и его способности видеть, то они искажены пристрастием ко лжи. Нет у него – даже вопреки утверждению о восхитительном владении слогом – и индивидуального писательского стиля. Герой признаётся: «у меня ровным счётом двадцать пять почерков» [3, с. 380]. Приведём пример одного из множества почерков, который, на наш взгляд, и является истинным: «Я был в гольфных шароварах, или, по-немецки, кникербокерах. Я вошёл в лес. Я остановился в том месте, где мы однажды с женой ждали Ардалиона.» [3, с. 365], и так далее. Всего двенадцать предложений, отличающихся бедным синтаксисом, раскрывающих всю силу эгоцентризма Германа, доказывающих его художественную несостоятельность.

Весьма ограничена и способность Германа к наблюдению. К примеру, натюрморт, на котором изображены трубка на зелёном сукне и две розы, замеченный им в табачной лавке, герой принимает за работу Ардалиона. Позже обнаруживает ошибку: «<…> оказалось, что это не совсем две розы и не совсем трубка, а два больших персика и стеклянная пепельница» [3, с. 396]. Собственно, на этой ненаблюдательности и построен весь роман: Герман видит своего двойника в человеке, мало на него похожем.

Память героя соотносима с его воображением и наблюдательностью. Он путает факты, время: «Сдержанно шумели сосны, снег лежал на земле, в нём чернели проплешины… Ерунда, — откуда в июне снег? Его бы следовало вычеркнуть. Нет, — грешно. Не я пишу, — пишет моя нетерпеливая память. Понимайте, как хотите» [3, с. 354]. Главный же промах памяти Германа – забытая на месте преступления палка бродяги – превращается в «бревно», которое герой не заметил у себя в глазу.

Почему же Герман совершает убийство? Прежде всего, потому, что он – мошенник, в самом широком смысле этого слова. Стремление нажиться, получив страховку по собственной смерти, трансформируется в сознании героя в более сложное явление метафизического характера. Герман стремится убить своего двойника, быть может, для того, чтобы увидеть настоящего себя в зеркале, чтобы ничего не прерывало процесса самолюбования: «<…> у нас были тождественные черты и в совершенном покое тождество это достигало крайней своей очевидности, — а смерть это покой лица, художественное его совершенство: жизнь только портила мне двойника: так ветер туманит счастье Нарцисса» [3, с. 341]. Герой отождествляет замысел убийства с замыслом произведения и не раскаивается, так как считает, что люди в силу своей косности и предвзятости не способны оценить по достоинству его талантливое произведение. Желанием убедить в своей талантливости, пояснить миру всю глубину своего труда объясняется и решение написать роман.

Нельзя не упомянуть о встречающихся в романе отсылках к творчеству Ф.М. Достоевского. В частности, интерес для нас представляет следующая цитата: «Несмотря на карикатурное сходство с Раскольниковым — Нет, не то. Отставить» [3, с. 449]. В контексте вышеизложенного она является ключевой для понимания набоковского отношения к преступлению в целом. Автор словно намекает, что психологии преступления в его романе мы не отыщем, поскольку в героях Набокова способность убить заложена изначально или изначально отсутствует. Само по себе преступление – простая в своей пошлости идея, не заслуживающая подробного исследования.

Таким образом, в «Отчаянии» Набоков предпринимает попытку показать, что происходит с литературой, когда ею начинает заниматься графоман. «Отчаяние» — это роман-явление, при анализе которого мы можем позволить себе ссылку на так нелюбимый Набоковым социальный аспект. Герман – это гений бездарности, вобравший в себя всё худшее, что только можно почерпнуть у мещанского общества: ложное представление о мире и людях, стремление к наживе, замаскированное благородными целями, лжеидеализм. В основе же любого искусства лежат идеи гуманистические, поэтому шедевр Германа, построенный на убийстве, нежизнеспособен и второсортен.

Не совсем верно рассматривать роман как прозу, в которой Набоков в очередной раз предстаёт художником формы, ибо сквозь призму по-новому решаемых эстетических задач в «Отчаянии» сквозит нравственный смысл, что роднит это произведение с русской литературной традицией, и, в первую очередь, с творчеством Гоголя. Бездуховность личности – проблема, которая в данном произведении заслуживает гораздо большего внимания, чем проблема творчества, поскольку именно она является началом всего. Нравственные идеи в «Отчаянии» достаточно многогранны. Идея двойничества, что лежит в основе фабулы произведения, решается Набоковым предельно ясно: не существует одинаковых героев, людей. Индивидуальность заложена природой в каждого человека, будь он талант или профан, праведник или убийца. Пошлость как явление личное и всеобъемлющее, способное исказить до неузнаваемости привычные представления в сознании героя о мироустройстве, — одна из ключевых идей романа. Наверное, поэтому в предисловии к английскому изданию «Отчаяния» Набоков так беспощаден к Герману: «Герман и Гумберт сходны лишь в том смысле, в каком два дракона, нарисованные одним художником в разные периоды его жизни, напоминают друг друга. Оба они – негодяи и психопаты, но всё же есть в раю зелёная аллея, где Гумберту позволено раз в год побродить в сумерках. Германа же Ад никогда не помилует» [4, с. 42]. Так вершится нравственный суд: бездуховный герой «Отчаяния» никогда не будет прощен, поскольку в его мертвой душе нет и намека на чувства – ресурс для преодоления пошлости по Гоголю, в то время как Гумберт может надеяться на снисхождение, так как поступки его, хоть и преступны, но были движимы настоящим чувством.

Учитывая всё вышеизложенное, закономерно сделать вывод о существовании преемственности гоголевского взгляда на понятие «пошлость» в художественном восприятии В.В. Набокова. Подобно классику XIX века, Набоков трактует его как бездуховность, грубая телесность, устремление к ценностям мира материального. Герой Набокова, подобно гоголевским, несёт ответственность за всё, что происходит в создаваемых им мирах. Он романтик по своей природе в том смысле, что порой проигрывает миру реальному, скрываясь за завесой мира, выстроенного стараниями собственной фантазии. В творчестве Н.В. Гоголя идеал – категория наиболее допустимая, чем в произведениях Набокова. В отличие от классика, в творчестве которого можно встретить как изначально высоко духовного героя, ведущего незримую войну с реальностью окружающего мира, так и героя опошлившегося, но способного на изменение к лучшему по замыслу автора, Набоков стремится к созданию духовно статичных персонажей, которые либо изначально нравственно плохи и не стремятся к изменению, либо способны сочетать в себе положительное и пошлое начала. Парадоксально, что писатель, ратовавший в эссе о Гоголе за освобождение искусства от социального, исторического контекста эпохи, создает персонажей, которые подчас полностью пропитаны духом своего времени (Герман).

Талант – ещё одна категория, которая рассматривается писателями во взаимодействии с темой пошлости мира реального. Набоковское видение таланта как изначального дара, обладателем которого является герой, близко гоголевскому пониманию этого явления как «зерна Божия», присутствующего в душе изначально. Концепция классика трансформируется в творчестве Набокова: в романе «Отчаяние» рассматривается вопрос об истинности таланта. Художник Набокова, подобно гоголевскому, предстаёт человеком, способным менять реальность, действительную или психологическую, но то, каким будет результат подобного изменения зависит от духовного начала его творчества, истинного или ложного. Истина здесь – категория нравственная, противостоящая пошлости. Ложь – неотъемлемая часть творчества бездуховного героя, разрушительная по своей природе.

Как видим, эстетическое восприятие пошлости В.В. Набоковым и продолжение по-гоголевски нравственного осознания этого понятия позволяет говорить о сложном синтезе рецепции писателя XX века.

Библиографический список

1. Ходасевич В.Г. Рецензия на роман «Отчаяние» / В.Г. Ходасевич // Классик без ретуши. Литературный мир о творчестве Владимира Набокова: критические отзывы, эссе, пародии / под общ. ред. И.Г. Мельникова. – М. : Новое литературное обозрение, 2000. – С. 119 – 121.

2. Адамович Г. Рецензия на роман «Отчаяние» / Г. Адамович // Классик без ретуши. Литературный мир о творчестве Владимира Набокова: критические отзывы, эссе, пародии / под общ. ред. И.Г. Мельникова. – М. : Новое литературное обозрение, 2000. – С. 117-123.

3. Набоков В.В. Собрание сочинений : в 4 томах / В.В. Набоков. – М. : Правда, 1990. – Т. 3. – 490 с.

4. Набоков В.В. Предисловие к английскому переводу романа «Приглашение на казнь» / В.В. Набоков // В.В. Набоков : pro et contra : Антология в 2 т. / сост. Б. Аверин и др. – СПб. : Изд-во Рус. христиан. гуманитар. ин-та, 1997-2002. – Т. 1 : Личность и творчество Владимира Набокова в оценке русских и зарубежных мыслителей. — С. 40 — 42.

 

 

IMAGE OF VULGAR CHARACTER IN VLADIMIR NABOKOV’S NOVEL «DESPAIR»

 

O.S. Rudova, postgraduate

Buryat state university

(Russia, Ulan-Ude)

 

Abstract. In this article on the example of analysis novel «Despair» clarifies the concept of vulgar hero’s image in V.V. Nabokov works. Compares views of V.V. Nabokov and N.V. Gogol on the concept of «vulgarity», examines the tools create an image of vulgar character. Examines continuity of V.V. Nabokov’s prose in relation to works of N.V. Gogol in development of certain trends, in particular, in development of the theme vulgarity.

Keywords: vulgarity, image of a vulgar hero, motive of spherical in vulgarity, motive of emptiness, ideal, problem of talent, irreal world, continuity.